Эту вещь можно обозначить странным словом, а именно «великодушие». Великодушие — это допущение того, что может быть что-то другое, чем мы сами, и что нельзя требовать, чтобы мир соответствовал нашему или вашему уровню развития, нашим представлениям, нашим желаниям и нашим мыслям. Мир существует независимо от нас, и он гораздо больше нас и от нас требует приятия или, как говорил Декарт, великодушия. Что такое великодушие? Великодушие — это великая душа, способная вместить другое, не дрогнув. События в мире, в том числе и события в мысли, не обязаны быть нам приятными, не обязаны нас ублажать. Они происходят. Значит, читая какой-то текст, который может показаться непонятным или даже абсурдным, вы должны сделать допуск великодушия в предположении, что в этом тексте естьвсе-таки что-то, что достойно понимания и внимания. И тогда вы будете обращаться с ним по правилам расшифровки, по правилам интерпретации.
Философское знание вообще не передается путем обучения. В этом смысле акт самого моего говорения противоречит самому себе, потому что акт говорения есть попытка сообщить что-то, а я же говорю, что философия не сообщаема, ее нельзя преподавать; все курсы обязательные в наших институтах, в каком-то смысле абсурдны по самой своей задаче. Почему? Потому что философия есть нечто, что случается с двума людьми (скажем, я один и вы один), когда они встречаются на пол дороге. То есть когда слушатель, учащийся философии, сам проделал какой-то жизненный путь, такой, что он своим личным опытом, своими испытаниями и переживаниями приведен к тому, чтобы оставить перед собой в дилетантской форме или форме любознательности какие-то вопросы, которые являются философскими. И тогда ему нужно встретиться с профессиональной философией. А если этого не произошло, то с ним сделать ничего нельзя. Если вы половину пути не прошли, то никаких философских знаний передать я вам не могу, потому что философское знание, повторяю, не сообщается. Оно есть личный акт, которому можно помочь, но не больше.
Личность — такой феномен, который не существует сам по себе, не рождается натуральным образом (от родителей, например), который есть нечто, что может возникнуть ненатуральным путем, аможет и не возникнуть. Хотя в обыденном языке часто употребляем слово «личность» в одном ряду со словами «человек», «индивидуальность», личность — это не то же самое, что человек или индивидуальность; это некоторая особая структура в человеке, которая создается особыми актами и особыми переживаниями. <…> Есть поступки, вызванные какимит-то причинами: страхом, радостью, голодом, сытостью и так далее, давлением социальных обстоятельств или, наоборот, желанием в этих обстоятельствах что-то изменить, сделать. И мыговорим всегда: человек поступил так потому-то и потому-то, то есть наш язык, когда он описывает какой-то поступок человека, сожержит причинные термины. А иногда мы вдруг говорим: «личностный поступок». Чтотакое личностный поступок? Личностный поступок — это такой поступок, причиной которого является сам человек, который его совершил, и нет других причин. <…>
Соврешение таких личностных актов, в том числе и актов мысли (потому что мысль ведь тоже поступок), имеет отношение к философии.
Философия не обязательно должна принмать форму учений, она может быть просто реальной философией, которая без этого названия есть состояние сознания и мысли пистаеля, художника, ученого или вообще личности. <…> Так что не смущайтесь тем, что вы можете находить философию в самых разных, самых неожиданных местах, а не только на философских кафедрах. Кстати, иногда именно на философских кафедрах вы ее и не найдете.
Философия свзана с феноменом личности. Если есть личность, значит, совершился какой-то философский акт, знает об этом личность или не знает.
Например, «человек есть бесполезная страсть», говорит Сартр. <…> «человек есть страсть». Что означает эта фраза? Только ли то, что человек обладает страстями? Она означает на философском языке, что в человеке есть нечто такое, о чем нельзя сказать, что это есть, а можно лишь сказать, что это то, к чему он стремиться, то есть человек не есть предмет, а есть направленность к какому-то состоянию. В мире нет такого предмета, как человек. Можно перевести так: человек есть страсть быть человеком. А для того, чтобы сказать, что она «бесполезная», нужно добавить, что человек есть стремление выйти за пределы себя и стать Богом. Или можно добавить: человек есть, существует лишь в той мере, в какой он в себе преодолевает человека, то есть, как сказал бы Ницше, для того, чтобы стать человеком, нужно стремиться к сверхчеловеческому. И тогда, последствием стремления к сверхчеловеческому, преодоления в себе человеческого будет человеческое.
Фактически, разъясняя личность, я сказал, что человек есть такой предмет в мире, который очень сильно отличается от всех других предметов в нем. Мы называем что-то человеком, то есть употребляем слова «человеческое», «человечность», имею в виду обозначить что-то особое, какой-то специфический фонмен <…> мы имеем в виду нечто элитарное, мы «человеческим» называем нечто такое, что само по себе натуральны образом не существует и не рождается. Рождается существо на двух ногах, о двух руках, с двумя глазами и так далее, но не это мы называем человеком. Философы и религиозные мыслители часто находили возвышенный язык для того, о чем я сейчас говорю, они называли это очень красиво: о человеческом в нас они говорили «второе рождение», — Платон называл это «второе плавание». Первое плавание — человек родился, и он естственным образом проходит через годы жизни, поскольку он растет и потом стареет, происходят какие-то события, он плавает в море жизненных обстоятельств. А есть второе плавание, которое есть какой-то особый акт, второе рождение, акт собирания своей жизни в целое, собирание своего сознания в целое, целое в том смысле, в котором вы это слово применяете к художественному произведению, — как некое органическое единство, которое не само по себе сложилось, а является именно целым.
О философии одновременно и увлекательно говорить и трудно, и так же трудно ее передавать, потому что она связана с усилием, и если говорить философским языком, не с усилием чтения текстов, а с усилием такой жизни, чтобы акт жизни воспроизводил не меня в мире, а воспроизводил порядок, то есть если я чего-то не делаю, что что-т ов мире рушится.
Жизнью, живым, являются только проблемы; мертвое никогда не является проблемой.
Давая условное определение философии, можно сказать, что философия есть техника установления такой соразмерности или философия есть техника, способ делать мир приемлемым, обитаемым для человека.
Однажды я наблюдал сцену: группа наших туристов стояла у дворца в Ливадии, гид рассказывал об этом дворце и все время повторял одну и ту же мысль — это ваши дворцы. Я смотрел на этих туристов, и у меня вс была в голове такая мысль: ну зачем им говорить, что они, эти дворцы, — их, если ни один из них, кажется, не находится на уровне способностей распоряжаться этими дворцами, тоесть жить так, чтобы его жизнь соответствовала той внутренней форме жизни, которая имплицирована в Ливадийском дворце? <…> Тое сть с одной стороны, XX век сложен, связан с феноменом массового производства, того типа труда, который оживляет это производство изнутри, а с другой стороны, такая ситуация требует, чтобы каждый вложил в себя достаточное количество труда саморазвития, чтобы жить на уровне той материальной, предметной и словесной среды, которая его окружает., Которая является продуктом весьма усложненной и изощренной деятельности. Следовательно нужно очень много работать над собой в саморазвитии, чтобы быть на уровне жизни, а человек ленив, работать трудно. Это значит, нужно вкладывать без какой-то перспетивы ближайших прибылей очень большой капитал в себя. И это должен делать каждый (это трудно, повторяю), но человек ленив (говорю это снова), ествественым образом ленив, так же как он естественным образом и трудолюбив. В то же время у него есть неотъемлимое от него право и потребность быть в мире с самим собой, то есть сохранять уважение к самому себе. И вот в это тзазор вставляются некоторые схемы, упрощающие мир, назовем их схемами упрощения. Они, с одной стороны, позволяют человеку не работать в том смысле, как я сказал, то есть не трудиться в смысле вкладывания капитала в самого себя, а с другой стороны, вполне удовлетворяют его потребность в identity, то есть в тождестве, уважительном тождестве с самим собой.
Тем самым я говорю, что ситуация современного человека, который захотел бы открыть глаза на мир и соориентироваться в нем, то есть захотел бы думать свои мысли, а не чужие, быть моральным не потому что нужно следовать каким-то стандартам, а потому, что это имманентно вытекает из законов его личного бытия и души, и так далее, — современная ситуация есть экзистенциально, то есть с точки зрения проблем каждого человека, очень сложная ситуация, интенсивная ситуация. И конечно, тогда человек, ищущий порядка, рациональности, а не таких упрощающих схем, о котрых я говорил, должен обращаться к тому, что есть в традиции, в культурной филослфской традиции. Вот он возьмет, скажем, книги или идеи Декарта, Канта, Гегеля в надежде, что они помогут ему соориентироваться, и окажется, что такой ориентации они не смогут ему дать, потому что они не содержат в себе ответа на ряд вопросов и проблем, родившихся в результате современного развития..
«Идолы» — это слово или понятие, которе очень любил и ввел Фрэнсис Бэкон, один из основателей философии Нового Времени. Идолами он называл устойчивые представления (я подчеркиваю: устойчивые, обладающие собственной навязчивой силой), которые пеленают, окутывают наше сознание, блокируют его, блокируют нашу рациональную свободную исследовательскую мысль. Скажем, такими идолами являются идолы рынка. Что Бэкон называл идолами рынка? Он называл так все проявления, которые стихийно возникают в челововеческом общении, нечто, что мы думаем, потому что вокруг нас принято так думать; это некоторые стандарты мысли, вытекающие не из свободной экзерсиции моей мыслетельной способности, а из социальных установдений, из социальных привычек, из того, что общество, то есть общающиеся со мной люди, ожидают от меня. Это — идолы рынка. А есть идолы театра. Есть обрзцы мышления, завещанные или унаследованные намипо традиции, то есть мы мыслим не потому, что мы к этому пришли свободным мышлением, а потому, что что мы унаследовали это из традиции, то есть у Бэкона содержалась как бы некоторая теория отчуждения сознания, состоящая в том, что человеческое сознание может быть заполнено, казалось бы, продуктами самого же сознания как какой-то свободной деятельности, а в действительности сковывающими его идолами, которые отчуждают независимую способность мышления.
Я сказал, что появление человека массы, безотвтетсвенного человека, то есть такого, который может жить, не прилагая сам усилия того, что я называл трудом, усилия работы над самим собой, усилия выявления <…> или усилия, которое состоит в том, чтобы дать человеку второй раз родиться, усилия, которое Декарт и многие другие называли вторым рождением, является феноменом современного мира. ПЕрвым рождением живет кусок мяса., а люди живут вторым рождением, а это дело рискованное — может удасться, а может и не удасться. Вот это в человеке и есть «полый человек», — опасная вещь, потому что соблазн безответственности, рабства весьма велик. Свобода ведь есть нечто, требуещее очень большого физического труда. А несвобода гораздо проще. В эту соблазнительную пропасть, пропасть нетруда, пропасть безотвтетственности, пропасть несвободы, может устремляться, падать весь мир. Одной из первых вещей, которую простукал Ницше, была не только полость в представлениях, разуме и так далее, но и полость в человеке, поэтому Ницше и я является тем, что в историко-философских классификациях называх называется антигуманистом, если под гуманизмом понимать некоторою добросердечную интелектуальную кашу, которая состоит в возвеличивании человека как такового, в приписывании ему некх добродетелей, высоких качеств, которыми он обладал бы сам по себе. Без чего? Без того, что яназывал перед этим, — без труда, без возложения на свои хрупеие плечи ответственности за то, что есть или чего нет в мире.
Скажем, религиозные заповеди в той мере, в какой они есть культура церкви, или ритуала, и воспроизводящегося стандарта поведения, они есть определнного рода средство гигиены для тех, кто сам в своем личном развитии не понимает того, о чем эти заповеди. В той мере, в какой они принимают заповеди как средство гигиены и даже чисто формально следуют им, что-то в мире выполняется. Я повторяю, с одной стороны, это какой-то механизм определнной гигиены, с другой стороны, это есть эвакуация, или исчезновение, выемка, или элиминация, личного акта.
Для Кьеркегора объективная ситуация была ситуацией религиозного мышления, но он не принял ее как верующий. Как живой индивид,Кьеркегор столкнулся с окостеневшей, как ему казалось, системой массового мышления, которая может быть соверешнно пустой и формальной, поскольку она не наполнена личностным, и все время повторяющимся на свой страх и риск деянием, или судьбой. Для него, следовательно, религиозная вера имеет смысл не как система представлений, коорая расклиссифицирована или стандартизирована, а лишь в той мере, в какой она воспроизводится кажджый раз как личная вера и личная, со «страхом и трепетом», по выражению Кьеркегора, мысль и жизнь индивида. Не просто поведение, как у всех, а со «страхом и трепетом».
22 / 69